Эрик Булатов. Живу дальше. Лаборатория художника

К 90-летию классика российского и мирового современного искусства Эрика Булатова наш музей подготовил его выставку «Живу дальше. Лаборатория художника».

На выставке будет представлено более 100 работ художника: семь картин и рисунки. В таком объеме рисунки Эрика Булатова будут показаны впервые. Они дают возможность увидеть, как зарождается и развивается художественный замысел автора, а иногда работы «мучают» Эрика Булатова десятилетиями, пока, наконец, не находится одно-единственное решение, получающее свое воплощение на холсте. Подзаголовок названия выставки «Лаборатория художника» достаточно точно выражает ее замысел.

В фокусе нашего внимания оказались прежде всего рисунки, в которых Эрик Булатов работает со словом. В начале ХХ века русский авангард начинает использовать слово как сюжет художественного произведения. Александр Родченко, Эль Лисицкий, Густав Клуцис и др. работают в первую очередь с большевистскими слоганами. Эти слоганы не предполагали проблематизации, нескольких прочтений, они должны были воздействовать на зрителя с огромной суггестивной силой. В стране, где произошла Октябрьская революция, где более половины населения было неграмотным или малограмотным, лозунги новой советской власти должны были легко считываться и с директивной ясностью воздействовать на сознание людей. Шрифты и перспективные решения русского авангарда решали эти задачи. Их работы обладали абсолютной visual power. Позже приемы русского авангарда стали использоваться в советских плакатах, а также повлияли и влияют до сих пор на мировой графический дизайн.

В современном искусстве текст становится важнейшей частью произведения у московских концептуалистов Ильи Кабакова, Виктора Пивоварова и др. Эрик Булатов, которого с кругом московских концептуалистов несколько десятилетий связывала тесная дружба, работает со словом принципиально по-другому.

Изначально Эрика Булатова интересует пространство картины. Оно у него уникальное, многослойное, уходящее вглубь картины и за ее пределы и одновременно раскрывающееся изнутри картины на зрителя. Это пространство имеет сложную архитектонику взаимодействия разных перспективных систем. Кроме чисто изобразительных свойств, оно имеет сложную ментальную топографию: пространство социальное — плоское; пространство реальное — уходящее в глубину (неслучайно Эрик Булатов строит свой диалог с русской пейзажной живописью XIX века); пространство метафизическое — из которого на зрителя идет свет и в которое «улетают» слова на картинах Булатова.

Свет и горизонт — важнейшие элементы топологии картин Булатова. Слово в работе Булатова — это прежде всего пространственный образ. Интересно, что первые персональные выставки в конце 1980-х — начале 1990-х годов состоялись у Эрика Булатова за рубежом. Зарубежные кураторы и зрители не могли без перевода на этикетках картин понять смысла слов, написанных кириллицей. В 1988 году первой персональной выставкой советского художника в Центре Помпиду в Париже была выставка Эрика Булатова, и она имела огромный успех. Французские зрители и пресса были загипнотизированы картинами художника.

Эрик Булатов пользуется советскими шрифтами, берущими свое начало от русского авангарда, но в пространстве картин и рисунков Булатова эти шрифты семантически работают по-другому. У русского авангарда и в советском плакате шрифт артикулирует единственное конвенциональное значение слова, у Эрика Булатова слова приобретают многозначность, смысловую поливалентность. Мы попадаем в пространство мерцающих смыслов, зависящих от того, в какую позицию ставит себя наблюдатель картины.

Эрик Булатов часто использует в своих работах поэзию Всеволода Некрасова, но вносит в нее художественные «правки». Например, «живу и вижу» Некрасова превращается у Булатова в «живу — вижу», пластическую метафору, где появляется мерцание смыслов.

Нельзя назвать рисунки Булатова эскизами к картинам, даже если некоторые из них на первый взгляд такими кажутся. Это законченные произведения, как правило с детальнейшей проработкой пространства. А пространство у Булатова — и есть та магия, которая его слова, в том числе апроприированные им по-своему стихотворные тексты Всеволода Некрасова, превращает в актуальное искусство.